— Статуэтку! Том, вы увлеклись, — речь шла о статуе.
— Да, о статуе высотою почти пять футов. И в этом вы правы: статуя, стоящая в пансионе «Черная Эльза», — весьма косвенное подтверждение моих догадок.
— Нет, это та самая отправная точка во всей нашей истории. Сейчас я в этом твердо уверен, — возразил профессор. — Адерсвальд по-немецки, Сен-Адер по-французски, Адсоны или Эдсоны — звенья одной цепи.
— Да, звенья стыкуются ровно. Но та бельгийская статуя сработана не Уильямом.
— Очередная загадка? — поморщился профессор. — я вас не понимаю, Арчер. Кто же тогда автор работы, находящейся в Сен-Адере? И почему им не может быть Уильям?
— По целым трем причинам, док. И одна из них — совершенно бесспорная. Наша психология несколько отличается от оной средневекового монаха, но не настолько…
— Говорите нормально, черт возьми! — начал закипать профессор.
— Я это и делаю, — сказал Томас с обидой. — И по-другому не умею. Ну вот вы, вы же не будете хранить негатив вместо фотографии своей любимой?
— Не буду. И вряд ли это сделал бы монах четырнадцатого века.
— В точку, — улыбнулся Арчер. — Я и в десятом не стал бы вырезать Айрис в виде негритянки.
— А, черное дерево! — догадался Дэвис.
— Ну конечно. Где бы он мог достать его, да еще тайком? Все происходило внутри монастырских стен, не забывайте. Неужели пятифутовую статую можно скрыть от братии, живущей одним замкнутым мирком, в келье? И наконец, разве ее поднимет семидесятилетний старик?
— Рейнский епископ? Черт возьми, вы правы, Арчер. Да, опять правы… Но тогда… В Бельгии стоит копия, копия тех же времен — ничего умнее мне в голову просто не приходит. И как все это объяснить?
— Вернемся к летописи, доктор. Итак, епископ обнаружил статуэтку в келье Уильяма… Знаете, в каком-то смысле он был смелый человек — хранил ее при себе в знаменитом ящике, который, видимо, лично запирал на ключ. Узнай об этом Ватикан, ему бы не поздоровилось.
— А вот и нет! — живо отозвался профессор.
— Как нет? — растерялся Арчер. — Почему?
— Папский престол до 1377 года был в Авиньоне, друг мой.
— Сдаюсь, док, — положили на лопатки. В общем, узнай про его поступок папа, у епископа могли возникнуть крупные неприятности. Как минимум отлучение от церкви. Думаю, он пообещал сохранить жизнь Эльзе в обмен на наиболее подходящие признания. Чем они занимались, резчики Симон и Уильям? Частенько удалялись вдвоем в лес. Содомия — что проще? Бедный парень! — Арчер покачал головой.
— А смерть Симона, кража статуи? — вмешался профессор. — Это вы не объяснили.
— В предсмертных записях Эдсон вам не встречалось такое слово? — Арчер написал что-то на листке, протянул профессору.
— Тинктура? Но это общепринятое название лекарственных настоек, я не понимаю…
— Если мне не изменяет память, на ее тумбочке обнаружили «Синтез философии» Спенсера. А у слова «тинктура» есть, кстати, и несколько иное значение. Вспомните заодно о странной угрозе в ваш адрес, туманно намекающей на бессмертие достойных и созерцание не-коего камня. Ну как, догадались? — Арчер потушил сигарету. — Ладно, слушайте…
— Стой, Том. — Профессор, задыхаясь, рванул ворот рубашки. — Я понял все. Но это… разве это возможно?
— Кто знает? — Арчер пожал плечами. — Скоро все разузнаем. Как, сумятицы в голове поубавилось?
— Не знаю… — Профессор с трудом приходил в себя.
— Поубавилось, док, поубавилось, Знаете, я и сам был просто ошеломлен собственными открытиями. Но сейчас считаю это, столь фантастичное объяснение, полностью соответствующим реальности. А сеньор Чимабуэ, он же Ченни ди Пепо, разве заинтересовал вашу мачеху из праздного любопытства?
— Называйте ее по фамилии, Том, — попросил профессор. — Да, конечно, вы правы. Но что могло связывать Пепо и Уильяма? Чимабуэ умер еще в… сейчас. — Профессор посмотрел в блокнот. — Да, в 1302 году. И он был живописец, а не резчик.
— Живописец наверняка имел учеников, и кто-то из них увлекся ваянием больше, чем живописью.
— Ученик Чимабуэ мог сделать копию статуэтки из черного дерева? Но для чего?
— Я не все сказал, док. Вот что мне представляется весьма любопытным. Вы делали перевод со старонемецкого?
Профессор, охваченный возбуждением, согласно кивнул.
— Сочетание слов «резчик-ваятель» и «фигура» у подавляющего большинства людей вызывает ассоциативное представление о некоем объемном изображении чего-либо. И вряд ли при этом вспоминают другое значение слова «figure», менее употребляемое, — «цифра».
— Так-так, — вырвалось у профессора.
— А теперь обратимся к другому языку — греческому. Видит Бог, вы не зря его изучали, док. И монахи тоже. Работы Аристотеля были у них в почете.
— Его «Метафизика» — просто потрясающая вещь.
— Не буду спорить о вкусах. Мне больше нравится Спенсер. Помните его постулат о «непознаваемом»?
— Конечно. О нем недавно напомнил нам Беннет. — С этого все и началось. Но трактовка Ральфа Беннета несколько вульгарна, не находите?
— Немножко, — рассмеялся профессор. — Хотя из его бреда можно выделить мысли Спенсера — любое научное понятие противоречиво и потому непостижимо.
— Однако он каким-то образом постиг, что существует более достойный претендент на Нобеля, чем вы.
— А вы уверены, что Беннет имел в виду Бултонский университет?
— Да, — ответил Арчер. — Он имел в виду нашу кухню. Однако мы здорово ушли в сторону. Так вот, «цифра», в переводе с греческого, — буква алфавита. Что же получается? «Фигура» становится буквой, буквы составляют слова, а из слов…